Описываемый провал, получив свое начало прежде 1856г., продолжает и
доныне угнетать нашу жизнь самыми разрушительными последствиями. Он
состоит в том, что они как будто сговорились с нашими западными
завистниками и стали соединенными силами, в речах, в печати и, наконец, в
государственных воззрениях, проводить идею, придавая ей значение какого-то
догмата, о невозможности верховной власти разрешать - без потрясения финансов -
печатание беспроцентных денежных бумажных знаков на какие бы то ни было
производительные и общеполезные государственные потребности. Известно, что в
основании этой проповеди лежало в Европе желание ограничить силу власти и
поставить ей в денежном вопросе известную преграду для предотвращения войны,
чего на деле достигнуто не было: потому что во время военных действий всякие
ограничения исчезали и выпуск бумажных денег появлялся в том количестве, какое
необходимо было для покрытая военных издержек. Мы видели, что
вышеозначенное научное правило не могло задержать и у нас появления бумажных
знаков ни в Крымскую, ни в Восточную войны; но потом, по водворении мира и
спокойствия, безусловное соблюдение этого правила ложилось на народную жизнь
самым угнетающим образом.
После Крымской войны мы никак не решались строить железные дороги
на беспроцентные бумажные деньги, несмотря на то, что народная жизнь
принимала их в полном рубле и с полным доверием, и мы бы могли платить этими
деньгами за все земляные, каменные, плотничные и т. п. работы. Мы бы могли на
эти деньги построить дома, у себя, все нужные для железнодорожного дела заводы;
но мы, неизвестно зачем и почему, не решались отступить от исполнения
чужеземного догмата, вовсе не подходящего к образу всероссийского правления, и
всецело подчинились указаниям заграничных экономических сочинений. Мы
имели ложную боязнь, что при значительном выпуске бумажек наш рубль сильно
упадет, и потому пустили в ход на иностранные биржи наши векселя с 5%
интересом, т.е. облигации железных дорог и других займов, и отдавали их с
уступкою более 30%. Что же вышло? Наш рубль все-таки упал на 40%. Если бы это
падение случилось (при постройке железнодорожной сети, без займов, посредством
беспроцентных бумаг) даже более чем на 40%, то наше положение было бы в
тысячу раз лучше теперешнего, потому что мы не были бы угнетены долгами и не
были бы обязаны платить ежегодно 260 млн. рублей процентов за сделанные займы.
Теперь, не достигнув поддержки ценности рубля, мы взвалили на народную спину
такой долг по платежу процентов, который поглощает целую треть из общего итога
государственных приходов, упадая ежегодно в размере около 8 рублей на каждое
взрослое мужское лицо. Вот вам и теория, вот вам и плоды каких-то иностранных
учений и книжек! Такое великое умопомрачение только и можно объяснить тем,
что если Бог захочет наказать, то отнимет у людей ум. Самый простой поселянин
понимает, что беспроцентный долг легче, чем требующий уплаты процентов, и
притом еще долг заграничный с такими тяжелыми условиями, чтобы уплачивать
его металлическими деньгами по векселям (облигации), проданным со скидкою 20 или 30% и с ответственностью за курс не при займе существовавший, а за курс того
дня, в который будет произведен платеж. Итак, извольте-ка теперь тянуть лямку
платежей, в которую запряжена русская жизнь лжемудрою теорией на целые
полвека, без всякого с ее стороны ведома. Нет, нельзя допустить такой мысли, чтобы деятели, создавшие означенную кабалу, уже до такой степени были непрозорливы, что не сознавали вредных и совершенно очевидных последствий своих действий. Тут лежало другое
руководящее воззрение, и мы попробуем подойти к раскрытою его.
Все то, что было отяготительно русскому правительству и народу, было
желательно Европе, потому что всякое наше оскудение усиливало европейское
влияние на Россию. Европа постигала, что верноподданная Россия, преданная в
глубине души безусловному исполнению царской воли, а дабы положить этой силе
преграды и затруднения, надобно было сверх других экономических козней связать
нам руки, т.е. подчинить правилу, что, вместо простых денежных знаков, можно
выпускать только процентные бумаги с продажей их на европейских биржах, дабы
этим способом постепенно вовлекать нас в неоплатные долги, а верховной русской
власти противопоставить власть Ротшильдов и других заправителей биржевого
курса и сделать из этого курса политический и финансовый барометр для
определения русской силы; показания же барометра заимствовать из бюллетеней
иностранных бирж, находящихся в распоряжении противников нашего
преуспеяния. В этой интриге они явились горячими пособниками, затрудняя
царскую мысль и волю во всех ее стремлениях к созиданию русскою
благоустройства на свои домашние средства; словом, они возродили власть
принципов и подчинили им боготворимую русским народом его исконную
святыню.
Свершилось! Мы разорились, обеднели и погрязли в неоплатных долгах, а
влияние Европы стало нас придавливать самою ужасною тяжестью - тяжестью
благоволения. И пошла русская жизнь, кое-как путаясь с нога на ногу, с
поддержкою ее милостивыми благодеяниями европейских банкиров, которые до
того вошли во вкус порабощения нас своей денежной силе, от нас же ими
заимствованной, во все время всех предыдущих провалов с 1837г., что при
последних займах, как было это слышно, требовали уже обязательств от русскою
правительства о невыпуске денежных беспроцентных бумаг.
Следовало бы, прежде чем прийти к мысли о невозможности печатать
беспроцентные бумажные деньги, определить, сколько для всей русской жизни
нужно вообще денег, чтобы можно было расплачиваться ежедневно за труд
рабочих по сельскому хозяйству и фабричному производству и т. д.; потому что
при неимении монеты, исчезнувшей по случаю прежде изложенных провалов и
предательских тарифов, надобно, чтобы были, по крайней мере, в потребном
количестве бумажные знаки ценности. Затем следовало бы принять в соображение
наши расстояния, например: Кавказ - Архангельск, Иркутск - С.-Петербург, Москва
- Ташкент, Варшава - Амур и т. д. У нас никакого исчисления по этому основному
вопросу еще никем не сделано, и мы сами не знаем, много или мало у нас
денежных знаков, и скорее надобно думать, что их мало, по тем затруднениям,
какие повсюду встречаются в денежных расчетах. Безусловные поклонники
чужеземных правил, не входя ни в какие подробности и не исчислив размера
нужною для крайних надобностей количества денег, громогласно вопиют на
всякие лады о невозможности выпуска бумажных знаков, для какого бы
общеполезною и выгодною государственною дела они ни понадобились. Голоса
эти слышатся с 1856 г., после которою к России присоединились умиротворенный
Кавказ и затем Амур, Ташкент, Каре и Батум, породившие новую потребность в
оборотных денежных средствах. Но финансисты ничему этому не внемлют, ничего
знать не хотят и продолжают петь свою песню и единично, и хором, в домах, в
комитетах и на распутьях. В период времени от 1860 до 1875 г., все стояли за
невозможность выпуска, и в целой России, в обществе и печати,
раздавались только три голоса, желавшие для постройки железных дорог
появления беспроцентных железнодорожных бумаг, вместо разорительных
процентных займов за границею. Это были М П. Погодин, А.П. Шипов и АА.
Пороховщиков; но их за этот взгляд называли не только отсталыми, но и
юродивыми.
Если бы мы построили железные дороги на свои бумажные деньги и не
состояли в обязанности никому платить процентов, то разве бы не могли ежегодно
обращать чистый доход от дорог на погашение выпущенных бумаг и тем самым производить изъятые их из обращения? Изъятие это совершилось бы гораздо
скорее, чем теперешние погашения заграничных займов, потому что не было бы
надобности оплачивать потери реализации и биржевого курса, равно и процентов
по займам. Да, мы могли бы спасти себя от задолженности; но мы хотели в глазах
Европы быть ее покорными учениками, мы считали это за особую честь и не смели
заикнуться о выходе на свой собственный путь, предпочитая лучше увязнуть по
самое горло в долгах и завязать в эти долги несколько будущих поколений, лишь
бы только Европа признавала нас достойными своей приязни. Сыграв таким
образом, что называется, в дурачка, мы не приобрели ни малейшей привязанности
к себе со стороны Европы, как это показали последствия. Скажем несколько слов
вроде азбучных прописей: привязанность составляет плод уважения, а уважение
принадлежит только тому, в ком видят самостоятельность мысли и действия.
Мнимая необходимость делать заграничные займы объяснялась, между
прочим, мнимым человеколюбием, дабы народ, при выпуске домашних бумаг, не
имел убытка от падения цены русского рубля, до чего, впрочем, народу нет
никакого дела, потому что он за границу не ездит и с курсом никакой связи не
имеет, а между тем теперь вся тягость по уплате внешних займов упала на
народную жизнь в виде многоразличных новых налогов, возникших в последнее
время. Кроме вышесказанных причин, действиями наших финансистов руководило
желание изобразить из себя единственных и необходимых людей, знающих какую-
то финансовую науку, которой якобы никто, кроме них, не знает.
Напущенный на нас туман под вымыслом науки со всею его
запутанностью заставляет многих предполагать, что финансисты уподобляются
алхимикам, знающим секрет философскою камня, и что поэтому надобно во всем
подчиниться их воззрениям, а камень этот, в то время, пока мы еще не погрязли в
заграничных долгах, был самый простой: приход, расход, с устранением всего
излишнею и ненужною, а затем остаток или недостаток, с покрытием последнего
пропорциональною на всех раскладкою, сообразно средствам каждого. Хотя эта
раскладка далеко не составила бы и половины той суммы, которую теперь надобно
платить народонаселению по заграничным займам, но разве можно было такую
простую мысль вдолбить в головы финансистов, зараженных каким-то высшим
европейским прогрессом!
Между этим простым, так сказать, мужицким взглядом и якобы научным
воззрением финансистов существует непроходимая пропасть, такая бездна, что с
одного берега на другой никогда нельзя докричаться, а на другом берегу, для снискания благоволения Европы, Перрейры и Уайненсы получают миллионы от русской, благодетельной для них, казны и т.д.. Но, обращаясь опять к тому же непременному желанию финансистов
прибегать к заграничным займам, нельзя умолчать, что правило, не допускающее
выпуска бумажных денег, образовало, наконец, целую секту своих последователей:
к нему пристали все биржевики, усматривая в операциях по займам наживу, и все,
желавшие заявить себя европейцами. Ввиду весьма вероятного возражения со стороны секты, вроде того, что печатание денежных знаков, если раз оно допущено, не будет иметь предела, на котором бы могло остановиться, и что тогда все денежные обороты могут
подвергаться сильному колебанию, - допустим, что это замечание полновесно; но
справедливость его не представляется безусловною, потому что потребные для
сооружения железных дорог и вообще для образования производительных
предприятий знаки ценности могли бы быть выпущены не как деньги, а как бумаги
от Государственного банка на известный срок, с определенным погашением их.
Никто не станет утверждать, что возможно печатать столько денежных знаков,
сколько бы ни вздумалось (мы этого и не говорим), но тем более нельзя занимать
на счет народа за границей, когда сам народ с полным доверием и желанием готов
за свои домашние беспроцентные денежные знаки ценности кредитовать
правительство своим трудом во всех видах этого труда. Перейдем к примеру, если
бы мы, при начале сооружения железных дорог, выстроили на свои средства,
положим, 500 верст и выпустили бы на этот предмет примерно на 40 млн. рублей
денежных знаков, то неужели бы от этого наш рубль за границей упал на 45%, как
это случилось теперь? Будем разъяснять далее. Употребив 40 млн. на означенные
500 верст и доказав посредством гласных отчетов, что эта сумма приносит доход,
мы бы могли такое предприятие, созданное доверием народа к правительству,
выразить в облигациях, с обращением их в продажу за границей без всякой уступки
из нарицательной цены облигаций. Таким образом, доверие народа к царским
денежный знакам исполнило бы свою полезную финансовую службу для блага
отечества гораздо выгоднее жадных к наживе иностранных капиталистов. При этом
самая продажа бумаг, представляющих собою уже не проект сооружения какой-
либо железнодорожной линии, а действительно существующее доходное
имущество, была бы совершаема без того унижения, которое переживала Россия,
делая скидку 30% с рубля при продаже облигаций еще только предположенных к
устройству дорог. Само собою разумеется, что продажа за границей
железнодорожных бумаг, выражающих уже устроенное предприятие, доставила бы
нам наличные деньги, которые образовали бы верное и скорое средство к изъятию
из обращения выпущенных нами бумажных знаков. После такой первой операции
мы бы приступили к сооружению вторых 500 или 1000 верст на том же основании,
и точно так же, изобразив эти вторые дороги в новых бумагах, продали бы их за
границей без всякого труда; потому что там существует, по случаю избытка
капиталов, постоянное стремление к приобретению верных 5% бумаг по цене
гораздо высшей их нарицательной стоимости. При такой системе действий не мы
бы обивали пороги у банкиров, а они бы стучались в наши двери; они бы искали
возможности приобрести наш интересный товар, следовательно наше финансовое и
политическое значение не носило бы на себе характера убожества и бедности. Идя
таким разумным путем согласования государственных потребностей с доверием
народа, государство росло бы силою взаимного действия вместе с народом, и мы
получили бы за все наши железные дороги наличные деньги, приток которых
поддержал бы наш курс гораздо вернее, чем злополучный размен золота, в
количестве ста миллионов, бывший, кажется, в 1863 г., на наши кредитные билеты.
Все это золото ушло за границу, а на русской жизни образовалась одна лишь
насильственно наложенная на нее тягость по уплате сделанного для этой операции
займа.
Означенный размен существовал более шести месяцев, и никто из русских
капиталистов не заявил желания воспользоваться променом кредитных билетов на
золото, которое приобреталось одними лишь биржевиками и опять уходило за
границу. Странно то, что этот очевидный пример не убедил наших финансистов в
полном доверни русского народа к денежным знакам правительства, и они по
прежнему упорно стояли на своей мысли о невозможности выпуска беспроцентных
бумаг. Во время этого размена финансисты проповедовали нам какое-то
экономическое зловерие в таком роде, что золото подобно воде распределяется
между всеми государствами, так сказать, ватерпасно, и если сегодня от нас оно
сделало отлив, то оттуда, где в нем почувствуется избыток, оно обратно потечет к
прежнему исходному пункту, но на деле оказалось совсем не то; мы более четверти
века напрасно ждали обратного прилива и убедились в том, что события оправдали
вполне русскую пословицу: что с возу упало, то пропало.
Возвращаясь к тому, что дороги, выстроенные на свои денежные знаки,
стоили бы гораздо дешевле, потому что на ценность их не упали бы уступка 30% с
рубля при реализации и проценты, платимые со дня выпуска облигаций, нельзя не
вспомнить того, что простой механизм сооружения дорог на свои средства был
отброшен и осмеян финансистами потому только, что в их головы внедрилось
непреклонное упрямство не допускать действий, основанных на возможности
самовозрождения, и в силу этого разрушительного мнения дело было до того
осложнено чужеземными теориями, что перед глазами властных лиц стоял какой-
то идол европейского кознодействия, которому с раболепным унижением
приносилась в жертву всякая полезная русская мысль, со всеми ее указаниями и
сердобольными помышлениями.
Неужели можно подумать, что русский человек не настолько смышлен, что
выпуск бумажных денег для предприятий, не могущих давать дохода, не признал
бы сам своим умом действием разорительный для отечества? Какое заблуждение
думать, что русское народное доверие к бумажный знакам, предназначенным
единственно для полезного и производительного употребления, выражает в себе
недостаток финансовых взглядов! Нет, тут вышло бы на деле совсем другое;
сооружая дороги на свои средства, мы не настроили бы таких линий, которые
обречены теперь на вечный убыток; мы не сделали бы этого потому, что были бы
обязаны всякую затрату на железные дороги оправдать пред Россиею доходностью
дорог, несмотря на наше бесцеремонное и даже дерзостное обращение с русским
народным мнением. Теперь … давно проложили бы дорогу в Сибирь, связав Волгу с сибирскими реками и сообщив через эту связь наибольшую доходность всем дорогам от развитого торгового движения; теперь же мы не имеем ни одной линии за Волгу, кроме Оренбургской, которая, упираясь в Башкирскую песчаную степь, открыта только в 1878 г. Таким образом, не имея убыточных линий, мы бы не навязали государственной росписи тягостного расхода по оплате этих убытков, всецело упадающих на народные сбережения.
Давно подмечено лучшими мыслителями, что русская жизнь имеет два
течения: одно правительственное, а другое - народное. В доказательство этого
приведем удивительный пример. Заключим, в конце концов, все наши рассуждения о настоящем провале тем, что нельзя не усмотреть в действиях наших финансистов умышленного намерения затормозить саморазвитие русской жизни угнетением ее заграничными займами, образовавшимися от недозволения иметь свои денежные знаки,
существование которых допущено в конституционных государствах Европы. Вот
доказательство этому. Законодательство Англии дозволяет Английскому банку, в
случае надобности, выпускать на 15 млн. фунтов стерлингов банковых билетов (т.е.
150 млн. на наши деньги по существующему курсу) с присвоением им платежной
способности. После Крымской войны у нас была крайняя надобность в деньгах для
сооружения железных дорог, и мы, вместо того чтобы последовать примеру
Англии и выйти из затруднена посредством выпуска своих денежных знаков,
отправились за границу в качестве просителей искать спасения в займах и тем
самым заявили себя, в глазах всей Европы, как бы лишенными всякой
кредитоспособности дома, внутри своего отечества. Какая постыдная клевета на
русский народ! Где же, когда и кем было заявлено народное недоверие к своим
платежным знакам? Кто же подметил или слышал какое-либо слово о недоверни?
Нам проповедовалось это мнимое недоверие из Петербургских канцелярских сфер,
принявших на себя самовольное право говорить от лица народа. Если обратимся к
истории сооружения железных дорог в Америке, то увидим, что там большинство
дорог построено на бумаги, выпускавшиеся для этой цели разными местными
банками, не подвергая народную жизнь тяжкому и убыточному угнетению по
уплате внешних займов.
И таким образом ясно доказывается, что … наши финансисты предпочли служение чужой теории живым потребностям русской жизни.
Источник: https://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Econom/kokor/02.php